— Давай, ещё раз!!! И…. – два механика, голые по пояс, в замасленных штанах и не менее замасленных пилотках, изо всех сил налегли на ручку ”кривого стартера”. Та, сопротивляясь всеми силами двенадцатицилиндрового мотора Henkel-111H-6, тяжело поддалась, и за спиной этой живописной парочки начал вращаться воздушный винт.
— Давай, давай, пошла!!!! Ещё чуть-чуть, еще!… Чёрт бы тебя побрал!
Третий механик, сидя в душной кабине самолёта, и максимально высунув голову в открытую форточку, щёлкал тумблерами и двигал РУД, пытаясь запустить мотор.
Тот, как бы нехотя, заурчал, затарахтел шестерёнками. В цилиндрах вспыхнула смесь бензина и раскалённого забортного воздуха. Пропеллер стал вращаться всё быстрее и быстрее. Звук мотора, из чавкающего и стонущего посапывания, стал превращаться в, привычное уху, бурчание. Вот ещё немного.… Вот РУД из положения «малого газа» передвинут в «средний». Забегали стрелки на приборной доске. Мотор взревел, как бы просыпаясь после длительного сна. Выбросил в воздух облако сгоревшего бензина и масла. Выстрелил огнями пламени, и резко заглох.
— Карамба! – раздалось из-под самолёта и механик, сидевший в кабине, высунулся по пояс из окна, чтобы узнать, что ему делать дальше. Во внезапно наступившей тишине, ещё оглохшие от звука мотора, механики услышали, как вдруг, где-то под капотом мотора, что-то негромко щелкнуло и покатилось, покатилось.… Было слышно, как это что-то, то разгоняется, то подпрыгивает, встретившись с каким-то неведомым препятствием. Один из механиков приподнялся и, прислушиваясь, заглянул в открытое сопло воздушного радиатора. Тут же, звук оборвался и он, как подкошенный, упал на землю, приземлившись той частью тела, на которой обычно сидят. Так он и продолжал сидеть, держась одной рукой за лоб и что-то выискивая в траве рядом с собой, второй рукой. Наконец он достал то, что искал, и все увидели блеснувшие на солнце грани гайки. Продолжая громко ругаться, механик отнял руку ото лба, и тут же взрыв хохота разнёсся над стоянкой самолётов. Посреди лба красовался чёткий отпечаток выпавшей из двигателя гайки.
— Ну, всё, Генрих! С тебя проигранный шнапс! Он не заработал!
Генрих, потирая лоб, начал яро доказывать, что это несправедливо! Что двигатель заработал и потом поломался вновь. И что, если прямо сейчас, разобрать мотор снова, то поломка будет совсем другой, а не той, с которой они возились до этого уже два дня. Но разбирать мотор в жаркий полдень никому не хотелось, и вся бригада ремонтников дружно залегла в тень, образованную самолётом.
— Вот же, зараза. Ну и чего ему не хватает? – один из механиков, мечтательно глядя в кусочек неба, видный из-под крыла, жевал стебелёк какого-то растения.
— Ласки! Любви и ласки! Как и всякой женщине. Вот ты подойди, погладь его, поцелуй в каждый из цилиндров и он тогда заработает, как новенький!
— Нет, уж, спасибо! Генрих вон уже поцеловал! Теперь след на лбу от поцелуя будет неделю сходить! – и над полем опять покатилась волна смеха.
— Да ну вас! – Генрих обречённо взмахнул рукой и полез внутрь самолёта.
Спустя пару минут он выбрался наружу, и в руке у него была бутылка шнапса.
— Держите, нахлебники! И охота вам в такую жару?
— О! Вот это уже совсем другое дело! А шнапс – его всегда охота! – тут же, как по мановению волшебной палочки, команда механиков расположилась тесным кружком, и послышались стуки алюминиевых солдатских чашек и бульканье наливаемого напитка.
Шёл самый обычный боевой день, который позже будет описан в мемуарах, как период тяжелейших боёв за полуостров Крым в 41-м.

Оберлейтенант Штольке был счастлив. Сегодня он получил радостную весть и не мог сдержать улыбку на своём лице. Причиной же такой радости была, на самом деле, самая банальная на свете вещь. Являясь, по своей натуре, неисправимым любителем дамских прелестей, он, при любом удобном случае и при каждой первой возможности, производил разведку местности, занимаемую его частью, в поисках представительниц прекрасной половины человечества. Так случилось и на этот раз, когда их Kampfgeschwader был переброшен в Крымские степи. Быстро сообразив, что среди аэродромной обслуги ему искать нечего, и всех местных прелестниц разобрали лётчики истребительных частей, прибывших сюда ранее (что ему объяснили в доходчивой форме, разбив нос в первый же вечер), Франц выдвинулся в сторону ближайшей деревни, предварительно договорившись с начальником патруля, чтобы его, в случае задержания, отпустили бы без последствий. Спустя пару недель внимательный наблюдатель смог бы заметить, что один из пилотов бомбардировочной авиации зачастил в деревню, расположенную возле аэродрома. Его можно было видеть с неизменной пачкой шоколада из авиационного пайка и букетом полевых цветов, сорванных на краю лётного поля. Всё говорило о том, что цель найдена и теперь, со дня на день, она будет поражена со всей точностью первоклассного бомбардировщика!
Но, проходили дни за днями, а походы в деревню всё продолжались и продолжались. Наш герой становился всё грустнее и грустнее, что вызывало лёгкое недоумение и удивление, порожденное стойкостью объекта воздыхания. И вот, когда, казалось бы, все надежды угасли, крепость пала, и нашему герою было кое-что обещано, отчего его лицо и озарила счастливая улыбка сумасшедшего, довольного всем на этом свете.
До заветного мига свидания оставалось каких-то несколько часов. Но это для нас с тобой, дорогой читатель, это было несколько часов. А вот для нашего пилота это было бесконечно тянущееся время. Он с трудом сдерживался, чтобы не смотреть на часы ежеминутно, проверяя, сколько ему ещё ждать того момента, когда он, крадущийся в ночной темноте, проберётся к объекту своих желаний и познает всю сладость объятий местной красотки. В общем, как мы с вами теперь понимаем, голова у него была занята чем угодно, но только не своими служебными обязанностями.
Сегодня ему, как командиру бомбардировщика, доложили о том, что ремонт его машины закончен, и те лохмотья He-111, которые он привёз неделю назад, после встречи с русскими истребителями, привели в благополучный вид, что позволит ему выполнить ещё один боевой вылет до получения новой машины. И, если повезёт, то вылет этот будет не в одну сторону.
Не сильно вникая в подробности, оберлейтенант только отметил, что жизнь складывается просто замечательно. Как говорится, всё шло один к одному. Поэтому, полный радостных чувств и мыслей, предварительно отобедав в офицерской столовой, наш герой направился к своему самолёту, по пути насвистывая какой-то весёлый мотивчик, который он запомнил пару дней назад из передачи Берлинского радио.

Механики возились возле жуткого вида аппарата, бывшего когда-то красивым бомбардировщиком. В этом латаном множеством заплаток чудовище с трудом можно было узнать гордый He-111. Солнце уже потихонечку перевалило через полуденный пик своей небесной траектории и потихонечку клонилось к лесу на западе аэродрома.
— Слушай, Генрих, а ты, в Берлине, где жил?
— А что такое? – шишка на лбу у него потихонечку уменьшалась, а вот круглый след от гайки всё ещё украшал его чело.
— Да я, помню, был проездом там пару раз. Может быть, мы с тобой до войны встречались? – меланхоличный Макс очень сильно скучал по дому и был рад любой возможности освежить воспоминания о предвоенной жизни.
— Может быть, и встречались. Жил я в районе Пантештрассе, возле пожарной станции. Там ещё и мосток такой есть. А возле него отличнейшая пивная. Ох, какое там пиво замечательное! А сосиски!!! Пальчики оближешь! – Генрих невольно сглотнул слюну, нахлынувшую после воспоминаний о сочных душистых сосисках одного из берлинских кабачков.
— Пантештрассе? Не… не помню такого названия. Мы тогда на какой-то мебельной фабрике околачивались. А вот где именно это было – не помню. Но кабачки у вас действительно знатные. Хотя, наши Баварские сосиски на порядок лучше того, что у вас подают.
— Эх, я бы с удовольствием бы навернул сейчас наших «невкусных» сосисок вместо нынешней каши. – Генрих продолжал закручивать болты лючков на фюзеляже.
— И не говори. Ну, ничего. Вон по радио обещали, что ещё пару месяцев и по домам. Конец войне. – Макс закрутил последнюю пробку в маслорадиаторе и начал складывать инструменты.

Подходя к своему самолёту, Оберлейтенант Штольке услышал кусочек разговора двух механиков, копающихся возле него. В другой момент он бы не преминул отпустить какую-нибудь шуточку по поводу разговоров этих чумазых рыцарей поршня и масла, но, не забываем, что настроение у него было отличнейшее, и он только немного улыбнулся услышанному.
— Ну что, пехота? Мне сказали, что уже всё готово и можно облетать самолёт.
— Так и есть, господин оберлейтенант. Самолёт к вылету подготовлен. Так что, можно уже пробовать. – Макс ответил за двоих. – Пробуйте. Должно всё работать.
— Гут! – Франц привычным движением запрыгнул в самолёт и расположился в пилотском кресле. Глаза его пробежали по рычагам управления. Но это глаза. А вот мысли… Мысли его были очень далеко отсюда. Снизу послышался звук вставляемой ручки запуска двигателей, и Франц щёлкнул тумблерами подачи питания. Глянув в окошко, он увидел, как напряглись мышцы на спинах механиков, и тут же стал раскручиваться пропеллер. Добавив топлива и включив зажигание, Франц привычно двинул РУД в позицию запуска и двигатель, недовольно фыркнув, послушно затарахтел своими внутренностями.
Рассчитывая на один короткий кружок вокруг аэродрома, Франц не стал одеваться в комбинезон и натягивать на себя в такую жару парашют. Пристегнувшись ремнями, он ещё раз привычно осмотрел приборы перед собой и махнул рукой механикам, чтобы они отошли от самолёта. Убедившись, что механики удалились на безопасное расстояние, Франц передвинул РУД и, сдвинув самолёт с места, начал выруливать в сторону ВПП. Всё было так же, как и всегда, за исключением того, что мысли Франца, были очень далеко от того места, где сейчас находилась его голова.

Два механика провожали взглядом отъезжающий самолёт. Они делали это уже много раз подряд и выучили наизусть все манёвры, которые самолёт выполнит перед взлётом. Неожиданно Макс обратился к Генриху:
— Слушай, а тебе не кажется, что чего-то не хватает?
— Ну, правильно! Ведь он полетел один, без экипажа. И не хватает недовольной рожи верхнего стрелка, который нам погрозил бы кулаком.
— Нет. Я не про это. Мне кажется, что чего-то не то…
Генрих более внимательно посмотрел на пылевое облако, которое уже почти скрыло самолёт.
— Да вроде бы всё на месте. Кабины закрыты. Колёса все, моторов тоже два… Бензин и масло мы ему залили… Стоп! Бензин!! Чёрт!! Стой!!! Стой!!!!! Механики, сорвавшись с места, как два легкоатлета, побежали за самолётом, махая руками над головами.
— Стой! Стой!!!! – понеслось над лётным полем, заглушаемое рёвом моторов взлетающего бомбардировщика.

Франц вырулил на ВПП и поставил самолёт чётко посередине. Вдалеке виднелся небольшой лесок. Небо было чистым. Он запросил дежурного по аэродрому и тот разрешил ему взлетать. Устроившись поудобнее, Франс передвинул РУД в положение «взлёт» и отпустил тормоза. Пустой самолёт с готовностью рванулся навстречу небесам.
— Надо же, как мощно рванул – подумал Франц. – Я уже и забыл, как шустро он может лететь, когда под брюхом не висит всякий балласт.
Самолёт оторвал хвостовое колесо от полосы, еще чуть-чуть и легко-легко взмыл в небо. Моторы пели. Пела и душа Франца. Он убрал шасси и закрылки. Легко приподнял нос самолёта и тот послушно начал набирать высоту.

Механики выбились из сил и остановились тяжело дыша.
— Ты хоть помнишь, сколько у него топлива оставалось? – Генрих, тяжело дыша, уставился на Макса.
— Ну, когда прилетел с задания, там ещё было литров 150. – Макс выглядел ещё хуже, дышал широко открытым ртом, и со стороны был похож на рыбу, выброшенную из моря на берег.
— 150? Плохо! Мы же его дня три гоняли, пытаясь запустить моторы. Похоже там сейчас совсем сухо.
Как бы в подтверждение его слов ровный монотонный гул взлетевшего бомбардировщика неожиданно изменился на какой-то кашляющий звук. Было видно, как резко упали обороты на правом двигателе, потом зачихал левый и, спустя какие-то мгновения, встали оба мотора.

Самолёт бодро набирал высоту и Франц, наблюдая, как самолёт приближается к молодому лесочку на краю аэродрома, потихонечку начал заваливать его на левое крыло, начиная разворот. Неожиданно правый мотор резко изменил свой гул на чавкающий звук.
— Не понял! – Франц быстро бросил взгляд на приборную доску и увидел, что обороты мотора стремительно падают, а вместе с ними падает давление масла и наддув. Привычным движением, Франц потянул РУД правого двигателя на себя, пытаясь дать продышаться чихающему двигателю. Тот отозвался восстановлением звука ровно работающего мотора и тут же встал совсем. Самолёт резко бросило вправо. Зафлюгировав пропеллер, Франц добавил оборотов на левом двигателе и выровнял самолёт. Теперь он опять летел прямо на лесок.
— Ничего! – Франц говорил вслух. – Ничего! Сейчас и на одном сяду.
В ответ на его мысли, зачихал левый двигатель. И остановился ещё быстрее правого.
Во внезапно образовавшейся тишине Франц с ужасом наблюдал, как его самолёт плавно планирует прямо на лесок. И свернуть от него влево или вправо уже не хватало ни высоты, ни скорости.
— Вот, гады! – это были его слова о двух оболтусах в замызганных маслом штанах, оставшихся на аэродроме.
Вершины деревьев замелькали, казалось, у самых ног Франца.
Когда-то мне приходилось читать и слышать о том, что перед смертью, или в минуты наивысшей опасности, в памяти человека всплывают самые яркие образы, пережитые им за всю прошедшую жизнь. Не знаю, что именно промелькнуло в голове нашего героя в тот момент, но ему совершенно срочно понадобилось узнать, какая сейчас температура за бортом. Он поднял голову к датчику температуры и его взгляд упёрся в две красные лампочки рядом со стрелками топливомеров, указывающими на ноль, сигнализирующие о том, что топлива в самолёте больше не осталось ни капли.
— Ну я и олух! Всё проверил, а про топливо и забыл… — Франц был в растерянности.

Механики стояли перед ВПП и провожали взглядом падающий самолёт. Вот он всё ближе и ближе к кромке леса. Вот он скрылся за деревьями. Они замерли, ожидая взрыва. Но, кроме треска ломаемых деревьев, долетевшего до них с попутным ветром, больше никаких звуков не слышалось. Завыла сирена на аэродроме и две машины, сорвавшись со стороны наблюдательного пункта, понеслись через лётное поле в сторону падения самолёта.
— И всё-таки, сосиски в Берлине совсем никакие, — сказал непонятно почему Макс.
— Сейчас тебе будут и сосиски, и пиво, и Берлин в придачу. Генрих устало опустился на траву. Макс послушно сел с ним рядом. Они выглядели, как два усталых путника, которые долго шли и уселись передохнуть именно там, где усталость достигла наивысшего предела.

Францу ещё никогда не приходилось садиться на лес. По рассказам старших товарищей он помнил, что посадка на лес может быть как мягкой, так и смертельной. Приготовившись к самому трагическому исходу, когда верхушки деревьев стали стучать по днищу самолёта, Франц потянул РУС на себя и тут же услышал сильнейший треск. Он совсем не понял, что это сломалось: толи самолёт распадался на части, толи деревья под тяжестью самолёта ломались спичками. Франца бросило вперёд, но ремни его удержали. Самолёт на мгновение застыл в воздухе и всей своей массой, с жутким грохотом, упал в лесное болото. Сообразив, что он остался жив, Франц отстегнул привязные ремни и через форточку вывалился в болотную жижу. Кое-как доплыв до твёрдого берега, Франц улёгся на спину и, тяжело дыша, уставился в пронзительно синее небо.
Вдалеке послышался звук приближающихся аэродромных машин.

Вечерело. Все свободные от аэродромных дел сидели на краю лётного поля и громко подбадривали трёх человек, бегающих по самому полю. При этом один из них был с большой палкой в руках, и пытался этой палкой достать двух других. А двое других, голые по пояс, в замасленных штанах, выдававших в них авиационных механиков, пытались увернуться от ударов первого. Это им почти удавалось, но, время от времени, над аэродромом раздавался глухой стук и вскрикивание одно из механиков.
Во всю работал стихийно организованный тотализатор. Над полем неслись разнообразные крики:
— Убью, гады! Стойте! Догоню – убью на месте!
— Генрих! Бери левее! Сейчас достанется!!!
— Макс, быстрее. Догоняет!!!
Троица периодически останавливалась, тяжело дыша. После непродолжительного отдыха, погоня продолжалась.
А в это самое время, командир читал три рапорта от каждого участника побоища на аэродроме и с тоской думал о том, как бы скрыть перед руководством из штаба не боевую потерю техники.
А во дворе одного из домов близлежащей деревни сидела на лавочке крымская красотка, и ждала немецкого лётчика в красивом мундире. Она ещё не знала, что лётчик сегодня не придёт, потому что красивый мундир был безнадёжно испорчен болотной тиной и практически ничем не отличался от грязных комбинезонов авиационных механиков.

Солнце клонилось к закату. На небе проступили первые звёзды. Птицы пели всё реже, и воздух становился прохладнее. Лёгкая дымка укрыла аэродром. Заканчивался очередной день в одной из бомбардировочных частей Luftwaffe. Ещё один день большой войны.

Автор — I./KG40_Kiev